Юрий Солнцев
	проза	журналистика	вирши
	<<<  на главную страницу <<<

МИРЫ И ВОЙНЫ

      Однажды проснувшись (и - не однажды), задаёшься вопросом: чего ради? Или: кто ты такой (Я)? Зачем ломать перья об стол, громить со страниц и прочее?
Отчего болит голова: от мыслей отходов или от их банальности?
Однажды проснувшись и пострадав головной болью просто так, встал и пошёл, куда глаза не глядят. Шёл, шёл и встретил библиотеку.
Библиотека - неживой свидетель творческих мук. Книги срок отбывают на полках, а посетители - с правом свободного входа и выхода. Чего они сюда ходят, посетители?
Чего-нибудь вычитать, написать и забраться на полку?
Войдя в библиотеку и оглядевшись, я обнаружил то, что искал спросонья - живой предмет, на котором имеется место выместить.
«Предмет» сидит за столом, и я, не тушуясь, спрашиваю: «Кто ты такой?!». А он отвечает: «Я - Соломон Иоффе!». «А что ты тут делаешь?». «Беру», - говорит, - «и снимаю автора с полки прицельным взглядом».
А я, и на полке - если, то - далеко с краю. Тесно на литературной полке, местечка хочется. Отсюда выходит зуд скандалить, критиковать и … далее - более.
Разглядываю бесцеремонно и с некоторым задиром субъекта по имени Соломон Иоффе, и он мне кажется индейцем в перьях: снимает скальп (литературный), не поперхнётся. Да я и сам, если чего, не в чужой карман за словом полезу. И продолжаю задираться: « …тоже мне критик?!» и прочее, прочее. А он: «Сам-то ты кто?! Тоже мне, литератор!». - - «Ну-ка, скажи ещё!». - - «Ну и скажу!».
Он и сказал-рассказал:

***

1
Что такое литература?      Из высказываний писателей на эту тему можно составить энциклопедию, но! писатель хитёр! Ни один из них не сказал на примере, своих скажем, произведений, как делается литература? Гоголь грозился расшифровать своё творчество, да передумал. Испугался своей наготы. Боялся неверного понимания. Действительно, его понимали неправильно. Он говорил: «Я бы хотел, чтобы черви сгрызли мои труды».
Литературное произведение - это «пряталки». Одно дело - слова, если читать их буквально, другое - вычитывать между строк. Возьмите «Войну и мир»: пушки палят, «смешались в кучу кони, люди», Наполеон - рука за сюртук, одноглазый Кутузов…
Исследователи Толстого говорят, что в фактическом отношении роман слабый. Когда он был опубликован, живые ещё современники войны говорили, что фабула писана пером ефрейтора: взгляд на события, воззрение, кругозор. Но Толстой был признан литературным гением, и ликовал читатель: вот, взглянул на войну сквозь пару книг, а как воспел!
Но ведь Толстой ни с Кутузовым, ни с Наполеоном не был знаком и ни с одним из генералов. Роман вышел в 60-х годах ХIХ века, Толстой только женился на Софье Андреевне. Спрашивается, почему он писал об этой войне, во время которой ещё не родился?
Как начнёт Лев Николаевич в романе - про Наполеона, так и груди у полководца смахивают на женские, и бёдра - туда же, и роста-то невысокого и так далее. И война в романе идёт между Львом Толстым и женоподобным «наполеоном». Софья Андреевна завоевала Ясную Поляну, и бедолага Толстой бьётся с ней в неравной битве.
Софья Андреевна была сильна волей, дипломатией и другими чертами полководца. Она превратила Ясную Поляну в мир бесов (её фамилия девичья - Берс). Имение Берсов! Иностранцы вторглись в Ясную поляну, нет жизни бедному Льву Николаевичу. В его силах лишь заключить перемирие - война и мир!
Это и есть литература: вы в тёмных очках, но всё видите. Бал маскарад, вы явились в чужой одежде, попробуйте-ка меня узнать! Два сюжета. Внешний мы видим невооружённым взглядом, но не им жив писатель. Под маскарадной одеждой автор прячет второй сюжет. Читаем Пушкина: «душа в заветной лире», а никому не идёт в голову глянуть в словарь. «Заветный» в пушкинское время значило - тайный, шкатулка с секретным дном, не на потеху гостям. И «заветная лира» не дзиньканье струны, а - прятанный смысл.
Между строк прячутся разные вещи. Писатель с одной стороны хочет, чтобы его поняли правильно, а с другой - прячет правду, и если кто схватит его с поличным, изумится: «Ну, вы и придумали! Мне бы и в голову не пришло такое!».
Первое, что говорит нам писатель: «Я - гений». Вот вы, придите на кафедру славистики и скажите: «Я - гениальный писатель! Не хотите ли включить мои книги в обязательный курс?» Посмеются. Вы скажете: «Да что вы смеётесь, вот прочитайте мои произведения!» Почитают и скажут: «Так, ничего особенного, таких много, бумагомарателей». Или скажут: «Роман неплохой, ничего пишете» и напишут о вас отсебятину.
Писатели изобретательны в «пряталках» внутреннего сюжета. В романе «Мастер и Маргарита» Булгаков употребляет слово «ваза» имея в виду польского короля Вазу. Разгадать такое весьма не просто. Но есть и элементарные «пряталки», например - акростих.
Стихотворение Анны Ахматовой «Песенка»: («Бывало, я с утра молчу…») акростихом читается как «борисанреп». А если - «Борис Анреп», то, оказывается, был такой персонаж в жизни Ахматовой. О ней писали светилы советской филологии: Б.М. Эйхенбаум, В.В. Виноградов, академик Жирмунский. Все они были знакомы с Ахматовой, знали, кто есть Анреп, акростиха не заметили.
Лидия Чуковская кропала тома об Ахматовой. «Акростиха не заметили?», - спросила Анна Андреевна. «Нет». «Ай-яй-яй!».
Первый закон искусства: главнее всех - я. При чтении произведения надо искать ответ на вопрос: кто автор? Если это «Руслан и Людмила», то и гадать особенно нечего, Руслан это Пушкин. Пушкин был русый, а не брюнет, как нам представлено, арап в энном колене, волосы блондинистые, но курчавые. (Кстати, в русских сказках фигурирует «Еруслан»). Пушкин сказал «И голос мой был эхом русского народа». А двор состоял из немцев, Россия в немецком звучании: Russland! Пушкин «стрелял» по немцам.
Нам Пушкин известен изгнанником, а его никто не мог обижать. Губернатор Инзов говорил: «У меня две заботы: Бессарабия и Пушкин».
Пушкин был не только писатель, но и государственный деятель, это читаемо между строк. Научитесь читать между строк и увидите, что Пушкин писал публицистично, и это замечательно понимали современники, потому что читали между строк. В узком кругу столичного дворянства знали всё.

2   
С писателями мы кое-как разобрались. Очередь критиков.
Критики тоже люди. Главный герой в существе человечьем - «Сам», и никто не заменит «Я» на «он» в жизненном поле битвы. Критикам хочется петь о своём глубочайшем проникновении в чужой сюжет. Увлечены они не Толстым, а самими «собоями». Поэтому они только и говорят, что Толстой «повторяет слова». А - зачем?!
Говоря о Пьере Безухове, Толстой утомительно повторяет эпитет «толстый». Это давно замечено критиками, да не замечено - почему?! А - потому, что Толстой подсказывает нам ответ на свою загадку.
Кинорежиссёры ищут на роль Пьера Безухова толстого актёра. Но Толстой был мужичонка щуплый, невысокого роста. Софья Андреевна забивала собой певца огневых побоищ. И когда Толстой повторяет и повторяет слово «толстый», он нам кричит: «Это я, Толстой!», но критик не слышит вопля.
Когда известного советского критика Льва Аннинского упрекнули в том, что он пишет отсебятину, он возразил: «Да, отсебятина - самое милое сердцу дело!».
Критики созидают миф о писателе и о себе. Они не знают кто - Людмила и кто - капитанская дочка. Мэтры, которых мы вроде бы уважаем, не умеют читать. Они в филологическом отношении малограмотны. С этой особью литературоведа мы встречаемся чаще всего. Овод думает, что корова - поставщик крови.
Писатели часто язвят по поводу критиков. На эту тему писаны тома так называемых афоризмов. Леонид Леонов высказывался, что литература это алмазы, спрятанные в кимберлитовой глине, и литературоведы лепят о глине, пренебрегая алмазами. Известный литератор Евгений Шварц сказал: «Мои знакомые филологи - милейшие люди, но в литературе ни бум-бум!».
А литература это загадка, что ждёт ответа.
Я задаю литературоведу армянскую загадку: четыре ноги, сверху - перья. Литературовед ответит: Пегас. А я отвечаю: мой стол. И вот такая ситуация в литературоведении. Не те ноги видят и перья.
Почему критики пишут о внешнем сюжете? Не знают о - внутреннем? Или скрывают?
В 1973 году вышел роман «Мастер и Маргарита», переписанный органами советской культуры. Единственный вроде бы полный вариант опубликован в эмигрантском издательстве «Посев», которое заплатило Москве немалые денежки. Совсем недавно, в 90-х годах издан пассаж в виде примечаний к роману, где Воланд улетает из Москвы, а прилетает генеральный секретарь.
История этого романа не без странностей. Что долго не выходил отдельной книгой, а только - в журнале, это советские дела. Но вот и ещё казус: часть тиража романа украли, пока везли за границу.
В шестидесятых годах 20-го века Илья Эренбург опубликовал свои мемуары и ни одного существенного упоминания о Булгакове. А уж он, Эренбург, с кем только не был знаком?! Ученики его, младшие собутыльники, переиздали мемуары, и опять - ничего существенного о Булгакове. Об Ахматовой пишут, Цветаевой, Мандельштаме, о ком угодно-с, а о Булгакове - ни гу-гу.
Напечатан частично дневник Пришвина, знакомого с Владимиром Лидиным, приятелем Булгакова. В дневнике о Булгакове почти - ни слова. В опубликованном дневнике Корнея Чуковского десять тысяч точек-пропусков, перечислена тьма знакомых Булгакова, а «Германа всё нет».  Почему? Мы можем только гадать о «тьме» этого дела.
Вожди наши праведные, (Ленин и далее) были зациклены (как и Булгаков) на дьяволе. При жизни Ленина опубликован ряд литературных произведений о дьяволе: «Посрамлённые бесы» Г. Чулкова, «Дневник сатаны» Л. Андреева, «Сон сатаны. Фантазия» Н. Клюева и др. Все они были в личной библиотеке Ленина. И проживи Ленин поболее, роман «Мастер и Маргарита» занял бы место на полке в личной библиотеке вождя всего агрессивного человечества.
Но вернёмся к ведам литературы.
Есть критики, что ничего не понимают кроме самих себя. Анатоль Франс говорил примерно следующее: если бы критик мог быть честным и откровенным, он бы сказал аудитории: «Дамы и господа, я хочу говорить о себе, но кто я такой, чтобы вы меня слушали?      Поэтому я расскажу о Расине, Шекспире, Паскале». Читает наш критик лекцию, все хлопают, и он заключает: «Дамы и господа, благодарю за внимание (и - про себя: ко мне!)».
Есть ли критики, которые понимают о чём пишут? Есть. Это современники писателя, знающие его близко. Они собираются в домах литераторов (условных), пьют водку, толкуют, пописывают друг о друге. Эти знают, что спрятано под внешним сюжетом. Так почему понимающие критики не пишут о внутреннем сюжете?
Известно, что Михаил Кузмин был гомосексуалист, что у Фёдора Сологуба была какая-то странная сексуальность, но говорить об этом не этично, потому что в литературном произведении писатель обнажается. Так было, по крайней мере, до революции. В советской литературе «неприлично» писать о внутрипартийной борьбе, но житель Кремля не прочь уколоть наёмным пером соперника. Поэтому, все, что пишется в советской литературе - о Кремле. Но вслух об этом сказать боязно в Советском Союзе (настоящем-бывшем), хотя бы - и автору, живущему за границей.
И мы не станем глубже распространяться, с господами литературоведами в штатском лучше не связываться, накостыляют по первое.
И что мы всё: «критики» да «писатели»?! А дальше - кто?

3
Дальше следует авторовед Соломон Иоффе, который может читать между строк, иногда и не зная об авторе. Например, Библия, история об Адаме и Еве, и все читают дословно: Бог, Ева, Адам… Автор Библии неизвестен, легенда передавалась из поколения в поколение с диких времён. Значит Бог - это вождь племени, Змей - атрибут сексуальной бутафории, Яблоко - вершина вожделения и так далее. Бог сказал: «Прекратите любовные безобразия, от них дети рождаются, их надо кормить, беритесь за плуг, спрячьте соблазн в одежду и вкалывайте». А те не послушались, и покатилось, поехало.
Такая наука была бы должна называться автороведением. Задача автороведа - прочесть между строк. А в чём дело писателя?
Чтобы писателю стать знаменитым, надо выдать этакое экстравагантное на внешнем сюжете. Набоков говорил, что нет никакой маленькой девочки в Лолите, но критики ухватились за сексуальное диво, и вытолкнули Набокова в кумиры. А чтобы стать знаменитым на внутреннем сюжете, надо ухватить важную тему в жизни страны, государства. Пильняк говорил: хотите, напишу роман о Кремле? Заплатите!
Повторяю: Всё что пишется в советской литературе - о Кремле. Пишут на заданную тему (школьный класс). В романе «Мастер и Маргарита» есть место, где все хором запели: «Славное море, священный Байкал!». И остановить их было нельзя!

***

Мы не подрались с Соломоном Иоффе, но я ушёл легко раненый задушевно. О чём я пишу? Где внутренний мой сюжет, где - наружный («Всё смешалось в доме Облонских»)? Не ношу ли пиджак мой латаный - на левую сторону?
Не верю больше ни одному своему слову. И читателю - не советую. Живи я во времена благородных манер и литературоведов, осталось бы застрелиться. Или хотя бы бросить писать, что для некоторых - то же самое.
Но графоманство - девственность, которую не потерять. Инфантилизм проще - из него вырастают и - в большинстве. Алкоголизм слова неизлечим. Врач, лечащий алкоголика, понимает: случай-то безнадёжный, но неустанно твердит пациенту: «Нехорошо пить запоем (принимать внутрь сюжет). Вред наносите окружающим, время тратите на бумагу, читателя морите», - не отстаёт доктор (Иоффе). - «Рыбку бы половили на водном просторе. Воздух Тихого океана утихомиривает. А вы пыхтите паровичком - на стену грудью… ».
В чём-то он мудр, доктор наш Соломон. Поезд грудью остановить нельзя, а также - нас… их… литераторов и их ведов.
«И остановить их было нельзя!».